– А что будет, если Тверь с севера, Ольгерд с запада, а суздальцы с востока на Москву надавят одновременно? Не хватит сил у нее такой натиск сдержать!! С Ольгердом говорено уже, Михаил ждет Андрея Нижегородского из Орды, чтоб добаять. Как отсеемся, так и выступим!
Федор, до тех пор зависящий от Орды, ежегодно отсылающий в Сарай дани, тотчас возразил:
– Хан Наурус не дозволит!! Ему серебро с Москвы потерять – все одно что калиты лишиться!
Иван сделал хитрое лицо, воровато оглянулся по сторонам и прошептал:
– А на то я к Мамаю путь и держу!! Коль ордынский хан захочет туменами Дмитрия юного поддержать – Мамай ему в бок и вцепится! Серебром позже темника удоволят князья, на всех в кладовых московских хватит!
Федор ошалело молчал, осознавая услышанное. Иван испытующе смотрел на князя.
– Теперь тебе ведомо все, княже! Отпустишь аль в железа заковать прикажешь? Время дорого, до ледостава мне к морю попасть надобно… Я ведаю: ты Наурусу подневолен. Но смотри, не ошибись сейчас. Дозволишь плыть вборзе мне далее – и Мамаю, и Ольгерду будет сие ведомо, обещаю!
Киевский князь после короткого размышления мотнул головой:
– Ступай! Чтоб завтра же ноги твоей здесь не было!
– Дозволь двое суток пробыть, княже. Люди вымотались, роздых нужен. За мной подарок будет щедрый…
Когда Иван вновь оказался у вымолов, шатер уже стоял и котел на жарком костре источал ароматы рыбного варева. Он вошел под сень временного дома с Глебом и Симоном, строго оглядел обоих и тихо произнес:
– Два дня и две ночи у нас на все – про все!!! Иного не дано, братцы!..
Симон, направляясь к Успенской церкви для встречи с монахами Киевской Лавры, неспешно прошел тем памятным путем, которым провели их много лет назад двое молодых влюбленных, даруя плененным московитам свободу, а себе надеясь обрести семейное счастье. По-прежнему стояли разрушенные еще во времена Батыя стены, лишь кое-как укрепленные частоколом по самому верху. Все так же малолюдны были улицы, давно позабывшие богатство теремов вятших бояр и богатых купцов. На их месте стояли лишь убогие хоромины, угрюмо взирающие на прохожих закопченными наддверными отверстиями для выхода дыма. Лавра встретила его все тем же забором, к которому с внутренней стороны прижалось строение поруба. Того самого, где он с дядей провел долгие месяцы и где томился теперь митрополит Алексий. Почерневшая дрань крыши, тяжелая дверь на шпонках, два ратных на страже, сидящих на обрубке толстого бревна с сулицами в руках. Широкий двор, по которому проходили то оборуженные литвины, то монахи, то простые киевляне. Неужто возможно за два дня свершить то, что до сих пор не удалось пока никому?..
Симон вошел в полумрак храма, приложился к иконам, встал на молитву. Службы уже не было, лишь несколько монахов убирались внутри. Киржачский инок подошел к одному из них:
– Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, брат! Здоров ли?
Пожилой монах с удивлением глянул на незнакомца и, чуть помедлив, ответил:
– Пока в здравии пребываю, брат…
– А отче наш Алексий, в узилище неправедно заточенный?
Монах моментально выпрямился. Бросил взгляд по сторонам и уже совсем по-иному посмотрел на Симона:
– Плох митрополит наш, недавно окоянные дозволили ему в церковь зайти. Истощен вельми, бледен. Но жив!! Откуда ты?
– Из Москвы. Я не один, нас князь Дмитрий послал спасать отца Алексия. Проводи до игумена, брат, помощь ваша очень нужна.
После долгой беседы с глазу на глаз с игуменом Феодосием Симон понял самое главное: все монахи Лавры горячо переживали за митрополита, но сделать что-либо были бессильны. Во время нечастых выводов Алексия в церковь или просто на свет Божий его сопровождал литовский боярин во главе сильной охраны. Среди православных русичей и литвинов из дружины князя Федора были сочувствующие митрополиту. Но их реальная помощь заключалась лишь в том, что во время своих дежурств ратники подбрасывали в поруб хлеб и вареную репу, поддерживая таким образом изнуряемых голодом двух заключенных: самого Алексия и его слугу.
– А где остальные, что с владыкой сюда год назад приехали? Бояре, вои, мнихи?
– Кого в Литву ради выкупа увезли, кто помре, кого порубили, когда московляне побег устроить пытались. Двое всего осталось…
– Ноне-завтра могут Алексия из поруба вывести?
– Навряд… Теперь токмо на Рождество.
Симон вздохнул. Было ясно, что оставался лишь один путь – нападение на охрану и вывоз пленных за городские стены. План этот дерзкий был набросан в шатре еще ночью, оставалось лишь уточнить многие детали, каждая из которых могла оказаться для московитов роковой…
– Помощь ваша нужна завтра будет, отец Феодосий! Не возбоятся мнихи твои?
– Спаситель на крест взошел в свое время, всем нам путь к спасению указав, сын мой! В чем нужда, говори.
– Когда меньше всего ратных во дворе лавры?
– За полудень. Обедают они скопом в своей молодечной. Только охрана и остается.
– Пару-тройку бочек пустых в своих подвалах найдешь?
– Пошто?
– Купит их у тебя дядька мой.
Заметив удивление в глазах игумена, Симон улыбнулся:
– Нам пару возов завести и поставить надобно подле поруба! Вот мы и заедем, будто с вами насчет бочек столковались. Опосля с вас взятки гладки: не ведали ничего, лишнее продавали татям! Понимаешь?
Игумен кивнул:
– Найдем. Я еще и пару кругов воска выкачу, коли так. Гривну-другую только оставьте, чтоб было что иродам потом показать! Дозволь трапезой скудной угостить тебя, чадо? За столом и добаем. Ты в чьей обители Господу служишь?