Дмитрий вместе с союзными князьями попытался было дать под древним городом бой, но боя не получилось. Дмитровский полк обошел сбоку рати суздальцев, перешел Каменку и едва не отрезал врага от города, в то время как остальные конные полки изготовились ударить в лоб. Московские воеводы не желали столкновения, они лишь угрожали своими коваными тысячами, и угрожали весьма удачно. Князья заперлись за старыми, обветшалыми стенами на невысоком валу и молча наблюдали, как москвичи перенимали ворота, ставили рогатки, травили посевы лошадьми и грабили посад и окрестные села. Кое-где в небо вздымались клубы дыма от горящих соломенных крыш. Дмитрий закусывал губу и не мог без боли в сердце вспоминать правоту своего старшего брата. Переломить Москву ему уже было не мочно!..
Коломенский полк пустили в зажитье. Большое войско требовало еды для людей и коней, оттого для ее заготовок Дмитрий Московский отпускал поочередно своих воевод от осажденного города. Сбор своеобразной дани в те времена был обычным делом, никто из оставшихся в своих домах не перечил входящим в их избы и амбары. Тем более что это были люди самого великого князя. Памятуя о словах «видеть в них татей», пришедшие воины брали себе не только съестное!
Сотня, при которой состоял Федор и его смерды, уже досыта заполнила добычей возы и ополонилась. По пути к Суздалю ратные зашли еще в одно село, еще не опустошенное, но изрядно опустевшее. Слух о том, что «московляне» бесчинствуют, заставил простой люд и старосту искать спасения в далеких оврагах, логах и землянках.
Жажда легкой наживы обуяла и сына Иванова. На его возу уже сидел молодой парень, покорно управлявший лошадьми и исполнявший любой наказ нового хозяина. За возом следовали две коровы, жалобно мыча от распиравшего нераздоенное вымя молока. Федор заглянул в одну избу, другую. Пусто! Он уже вышел во двор, как в наполовину нарушенном прикладке сена кто-то звонко и громко чихнул. Мгновение, и оттуда была вытащена молодая, ладно сбитая женщина. Ее красивые карие глаза испуганно смотрели исподлобья на москвича.
– Ты кто? – задал Федор довольно глупый вопрос, невольно любуясь укрытыми лишь льняным платьем женскими прелестями.
– Фроська…
– Чего прячешься, Ефросинья?
– Ваши недавно прошли тута, маманю с собой забрали. Она, токмо вас на бугре завидела, наказала мне в стожок зарыться.
– А мужики ж где?
– Ко князю в ратные были призваны три седмицы назад. Теперь не знаю даже, живы ли…
Покорный робкий женский голос, запах женского тела, пахнувший вместе с ветерком, пробудили в молодом ратнике страстное желание.
– Ты это, Фроська… Задери-ка подол да нагнись на минутку!
Федор спустил порты и стоя овладел женщиной. Огладив ее упругую ягодицу, улыбнулся:
– Ладная ж ты какая! Давай, лезь вон к Костьке на воз, пока наши тебя кучей валять не начали. Со мною поедешь, под Коломну. Мамке служанки нужны!
Женщина лишь покорно кивнула. Забралась в устланную ржаной соломой телегу, обменялась взглядами со своим земляком – невольником, и только теперь из ее глаз побежали первые робкие слезинки.
Федору полонянка приглянулась. Ночами, когда не ставили его в дозор, обнимал ее и голубил под возом, досыта напиваясь ответными женскими ласками. О своей жене почти и не вспоминал. Лишь однажды отмахнулся от прилетевшей мысли, как от нудной мухи: «А, там видно будет! Все равно она ничего не прознает!»
Московская рать стояла под стенами Суздаля около недели. Не делали примета, не вязали лестниц, не строили пороков. Воеводы просто ждали… И дождались, измученный видом разоряемой земли, Дмитрий Константинович согласился вновь взять мир под московским князем, повторно отрекаясь от великого стола. По указанию Алексия и ближних бояр Дмитрий Иванович говорил с суздальским князем милостиво, накрыв для встречи богатый стол. Не так было с его союзниками!
– Готов под моей рукою уменьшенный выход Орде платить и во всем мне послушным быть? – не по-детски строго вопросил он стоявшего перед походным креслицем старого Константина Ростовского. Тот лишь пал на колени и поцеловал алую запылившуюся кожу великокняжеских сапог. – Смотри, ежели еще хоть раз супротив воли моей пойдешь, поступлю, как с прочими!
Константин Ростовский знал, о чем шла речь. С Иваном Стародубским и Дмитрием Галицким не было вообще никаких разговоров. Их просто выгнали из родовых гнезд, великий князь забрал Стародуб и Галич под свою все более крепнувшую руку…
Когда ратная пора завершилась и конные реки и ручейки утекли на запад к Москве, проигравшие князья собрались в Нижнем, чтобы получить хоть какое-то утешение от князя Андрея. Там и застала их весть о наползающей на Русь новой эпидемии чумы.
Митрополит Алексий благостно отдыхал после воскресной службы в Благовещенском соборе. Разоблаченное от церковных одежд тело расслабленно возлежало в глубоком кресле. Годы и перенесенные лишения уже начинали сказываться на мышцах и суставах, но ум продолжал работать ясно и четко. Сейчас Алексий размышлял над тем, как уговорить Сергия Радонежского вернуться вновь в Троицу. Об этом просили многие монахи, согласные окончательно поменять традиционный монашеский уклад жизни на общежительский. Стефан же явно не справлялся с самочинно возложенной на себя тяжелой ношей, уже осознавая это. Но что сказать святому земли русской, дабы согласился тот вновь вернуться к своему первоистоку, оставив ученикам благополучный Киржач?
Робкий стук в дверь прервал размышления. Заглянул служка, повестил: