Семен помедлил, затем перекрестился и поцеловал крест. То же проделал и старший брат.
– Про Литву – это ты хорошо напомнил. Действительно, кроме Ольгерда ноне Москве противостоять некому. В Орде невесть что творится. Мамай руку Москвы держит. А Ольгерд вон и Мамая начал по Днепру укорачивать. К нему я и поеду! Отцу скажу, что в Новгород Великий правлюсь, с Александром Абакумовичем супротив ушкуйников перебаять хочу.
– И чем же ты Великому князю Литовскому за помощь его заплатить хочешь? Ни земель, ни казны, ни власти у нас ведь нет, братик!
– А услугой союзной… – понизил голос Василий.
Он также отщипнул от бревна кусочек дерева, растер его в руках и серой пылью выпустил из пальцев.
– Зришь? Сушь уже второй месяц стоит! Не приведи Господь, искра попадет, знатный костер получится!..
Семен даже отшатнулся. Василий испытующе окинул брата взором с ног до головы:
– Что? Мстить только на словах сладко? А дойди до дела – в кусты?
– Да нет… неожиданно как-то… сроду такого не делал…
– А тебе и делать ничего не надо, братуха! Найди только мужиков лихих, что за серебро и мать родную продадут! Пусть едут в Москву, пусть дождутся ночки ветреной, пусть петуха красного выпустят в самом Кремнике. А он уж дальше сам кукарекать будет!! Ну, возможешь?!
Глаза Кирдяпы сверлили, словно бурава. Семен никак не мог набрать полную грудь воздуха, что-то словно сдавило сердце. Наконец, лишь молча кивнул, глядя на Волгу.
– Ну вот и ладно. Ищи пока мужиков, трех, я думаю, достанет! А как я отъеду, так и их отсылай. Погреем великого князя нашего перед свадебкою…
…О страшном московском пожаре, начавшемся возле церкви Всех Святых и дочиста слизнувшем как деревянный Кремль, так и пригород, Сергий Радонежский узнал в Троице. Заезжавшие с дарами очевидцы рассказывали о бревнах, летавших от жара и бешеной тяги словно щепки. О каменных церквях, что трескались, не выдерживая пекла. О многих десятках христиан, не успевших добраться до ворот Кремля. О воде в пристенных рвах, что кипела и бурлила, выбрасывая вареную рыбу и лягушек. Такого пожара город с более чем двухвековой летописной историей еще не ведал. Для княжества, с четырех сторон окруженного недругами и только-только начавшего вновь совокуплять силы после страшного мора, во второй раз за десять лет обезлюдившего земли, это был страшный удар!
«Господи, вразуми раба твоего грешного, за что кару сию нам послал?!»
Сергий встал на немую молитву и простоял на коленях долгих полтора часа. А утром один пешком отправился в Переяславль.
Митрополит Алексий пребывал в этом городе. В последнее время город на Плещеевом озере сделался негласной духовной столицей Руси. Сергий Радонежский застал владыку в Горицком монастыре.
– Вот ведь горе-то какое, брат Сергий! – благословив монаха, пожаловался Алексий. – Бич Божий…
– То благодать Божия! – медленно ответил старец. – Господь нам знак и волю свою явил, владыка!
Митрополит вздрогнул. Взяв гостя за плечи, пристально всмотрелся в его голубые глаза.
– Знак?!! Тебе было видение, Сергий?! Ответствуй, не томи!
– Литва…
– Литва?
– Москва – сердце страны, владыка. Руси Залесной нужно другое сердце! Каменное!! Срочно нужно…
Алексий долго стоял безмолвно. Лицо его все более светлело, словно на него легли лучи солнца. Наконец широко перекрестился и прошептал:
– Спасибо, Сергий! Утишил ты сердце мое, прояснил разум! Да, конечно, Москве срочно нужен каменный Кремник! Завтра же в Москву выезжаю.
Спустя седмицу в княжеском загородном тереме на Воробьевых горах собралась большая дума. Великий князь уже имел до этого с митрополитом долгую беседу и проникся необходимостью тратить свою казну на непривычную для русичей крепостную стройку. Теперь нужно было убедить в этом и бояр.
Странно, но в тот день в зале, где собрались более трех десятков самых богатых и влиятельных мужей Московии, не было долгих споров и прений. Слово ЛИТВА не называлось, но всем было ясно, отчего об этой стройке стали говорить до намечаемой свадьбы Дмитрия, еще при неразобранных обгорелых московских завалах. Каменный Кремник требовал очень больших расходов, но дума согласно кивнула соболиными и бобровыми шапками на слова тысяцкого Москвы:
– Полагаю, всем все ясно, бояре? Открываем сундуки и кладовые тогда! Старосты пусть, не мешкая, шлют смердов на разбор пожарища, ломку и перевозку камня из Мячкова. Я ноне же посылаю во Псков за мастерами каменными. Как прибудут – начнем и землю под основу стен копать! Этой зимой на лавках никому отлеживаться не придется. Все, владыка?
– Нет, Василий Васильевич! Давайте и насчет свадьбы Дмитрия Ивановича решать.
– А чего решать? – хмыкнул Семен Жеребец. – Сватов шлем и на Масленую окрутим!
– Токмо обговорить в Нижнем сразу надобно, где свадьбу играть будем, – перебил его Тимофей Вельяминов. – На Волге у тестя великому князю не след, а Москва нонче невеселая…
– Может, Коломна всех удоволит? – подал голос Дмитрий Зернов. – Не вашим и не нашим, а город московский и видный.
– Можно и в Коломне, – заговорил великий князь и неожиданно, совсем по-детски, добавил: – А она хоть красивая, эта ваша Евдокия?
По рядам бояр прошла волна басовитого хохота. Даже Алексий не удержался и вытер набежавшую слезу. За всех ответил сын тысяцкого Николай Вельяминов, сам совсем недавно сыгравший свадьбу со старшей сестрой Евдокии:
– Писаная красавица, княже!! Головой ручаюсь! Как первую ночь на снопах с нею проведешь, так и забудешь все на свете.
Тут и Дмитрий понял свою оплошность. Улыбнулся сам: